зашифровано как потеря души, на самом деле означало то, что сейчас происходит с Руфусом? Может быть, он потерял тело, а не душу. Эти алхимики изъяснялись очень туманно. «Тело» вместо «души» — вполне очевидно.

— Слишком очевидно. Мы еще не видели конца. Мы все узнаем до того, как он наступит. Теперь я готов согласиться с идеей о том, что половинчатое знание бывает слишком опасным и, оперируя им, легко можно упустить… что-нибудь важное… Но наказание… Наказания нам придется еще ждать.

— Хм, — произнес Морган. — Говоришь, он сейчас непохож на ребенка? Не забудь, я в его комнате вообще не был.

— Нет. Какое бы детство у него… у них ни было, оно мало похоже на наше. Но и я не совсем ясно его видел. У него в комнате темнота.

— Хотелось бы мне знать, — страстно произнес Морган, — мне бы очень… А что, Билл, нам не удастся вот так просто войти и включить свет?

— Нет! — поспешно ответил Билл. — Пит, ты же обещал. Мы должны оставить его в покое. Это самое малое, что мы можем сейчас сделать. Понимаешь, он же все знает. Не могу сказать как — разумом или инстинктом. Но так или иначе, ни такой разум, ни инстинкт нашей породе недоступны. На настоящее время он — единственный человек в доме, который полностью в себе уверен. Нам надо позволить ему продолжать.

— Хорошо. — Морган с сожалением кивнул. — Жаль, что он когда-то был Руфусом. Это затрудняет дело. Было бы лучше, если бы он был просто испытуемым. А то мне в голову приходят странные идеи. Насчет его… породы. Ты никогда не задумывался, Билл, что внешне ребенок очень сильно отличается от взрослого? С точки зрения взрослых, у него не те пропорции. Мы так привыкли к виду младенцев, что они нам кажутся вполне обычными, похожими на людей начиная с самого рождения, но существо откуда-нибудь с Марса может и ошибиться, приняв их за совсем другой биологический вид. Тебе не приходило в голову, что, если бы Руфус вернулся к… к детскому состоянию… а потом бы обратил время вспять еще раз, он бы превратился в совершенного чужака? В существо, которое мы и опознать бы не смогли?

— Почем мне знать? Поток времени совершенно не исследован, чтобы об этом можно было рассуждать. А вдруг он движется против течения, которое в любой момент может увлечь его за собой? Или нет? Ради него самого я надеюсь, что это не так. Он не смог бы жить в этом мире. Нам не узнать, к какому миру он принадлежит. Даже его воспоминания или то, что он рассказывал, слишком запутанны, чтобы что-нибудь понять. Когда он хотел обсуждать эту тему, он еще пытался втиснуть чуждые воспоминания в знакомый шаблон собственного прошлого — и выходила какая-то ерунда. Нам это не понять, как не понять и ему. Точно так же мы не узнаем, не поймем, если он опять станет взрослым. Как нам судить о том, что он повзрослел? У нас нет критериев. Он может отличаться от нас так же, как… как бабочка отличается от личинки.

— Мефистофель это узнал.

— Наверное, за это он и был проклят.

Он уже ничего не мог есть. Долгое время он питался молоком, сладким яичным кремом и желе, но внутренние изменения становились все глубже, а чувствительность к пище повышалась. Похоже, сейчас перемены миновали все вообразимые пределы, потому что и внешне он изменился очень сильно.

Шторы в комнате были все время опущены, и в конце концов Билл уже не видел ничего, кроме маленькой юркой тени в пурпурной тьме; когда открывалась дверь, бледный треугольник лица отворачивался от света. Голос у него оставался сильным, но тембр как-то неуловимо поменялся. Он стал тоньше и в то же время выразительнее, с какой-то вибрацией в горле, напоминавшей звук деревянных духовых инструментов. У него появился странный дефект речи, не то чтобы шепелявость, но некоторые согласные звучали так, как Биллу раньше слышать не доводилось.

В последний день он даже не взял в комнату поднос с едой. Нет никакого смысла возиться с едой, которую он все равно не может переварить, а дел у него много, очень много. Когда Билл постучал, тонкий, но сильный вибрирующий голос попросил его уйти.

— Это очень важно, — произнес голос. — Билл, сейчас не входи. Нельзя. Очень важно. Ты узнаешь, когда…

И голос плавно перешел на какой-то другой язык, совершенно непонятный. Билл не мог ответить. Он бессильно кивнул, ничего не говоря, адресуясь глухой двери, а голос в комнате, кажется, и не ожидал никакого ответа, потому что звуки работы возобновились.

Приглушенные, прерывающиеся, они продолжались целый день, сопровождаемые задумчивым мурлыканьем странных, немелодичных мотивов, которые, кажется, нынче удавались Руфусу гораздо лучше, словно горло привыкло к чуждым тональным комбинациям.

Ближе к вечеру атмосфера в доме начала сгущаться от необъяснимого напряжения. Весь дом наполнился ощущением надвигающегося кризиса. Тот, кто раньше был Руфусом, осознавал, что конец наступает, и его уверенность наполняла напряжением дом. Но предчувствие неотвратимости, витавшее в доме, было каким-то обыденным, неторопливым. Силы, не поддающиеся никакому контролю, запущенные давным-давно, двигались к назначенной цели — там, за закрытой дверью на втором этаже, — и фокус неизбежных перемен незаметно сместился на приготовления. Когда человек ощущает, что оказался в руках силы, которой он доверяет, он не изменит ей, даже если у него появится такая возможность. Спокойно, тихо напевая себе под нос, он готовился к потаенной встрече с назначенной целью.

Когда наступила ночь, Морган и Билл сидели в креслах перед запертой дверью и прислушивались к звукам в комнате. Ни один из них не мог уснуть в столь тягостной атмосфере. Время от времени то один, то другой окликали Руфуса, и голос отвечал им дружелюбно, но чувствовалось, что его хозяин сильно занят, и потому ответы получались как-то невпопад. А еще они звучали все более неразборчиво, неясно.

Морган, избегая встревоженного взгляда Билла, дважды вставал и клал руку на дверную ручку. Но не мог себя заставить повернуть ее. Ему даже начинало казаться, что напряжение, сгустившееся в воздухе, не даст ему открыть дверь, если он толкнет ее. А пытаться он не стал.

Время приближалось к полуночи, и звуки из-за двери раздавались все реже и реже. Чувство напряжения сделалось невыносимым. Словно перед ураганом, когда где-то высоко вверху небо собирает силы перед атакой.

Потом в течение, как им показалось, долгого времени вообще никаких звуков не доносилось.

— Ты в порядке? — крикнул Билл.

Тишина. И медленно, откуда-то издалека раздался приглушенный